Празднование масленицы в библиотеке стало доброй традицией. Вот и сегодня библиотекарь Бирёвской библиотеки совместно с детским садом "Тополёк", провели игровую программу "Масленица весела, всех на игры увела". Ведущие праздника постарались создать  настроение всеобщего торжества и веселья. В завершении праздника все угощались горячими блинами.

Михаил Кукулевич личность легендарная! Пройдя большой путь детского врача, завоевал популярность как автор-исполнитель авторской песни. Многие годы ведёт семинары по русской поэзии. Интереснейшие   концертные программы посвящены  декабристам и поэзии серебряного века. В 2018 году Михаил Анатольевич побывал в Магадане. После этой поездки родился поэтический сборник "Колымская тетрадь" и программа с одноименным названием, которая увидела свет в 2019 году. Именно эту свою работу Михаил Кукулевич и представил клинчанам в Центральной библиотеке.

Как на масляной неделе...организовали мы затеи...С чудесами было поле, да и мастер-классов вволю. Клинские   библиотеки активно включились  в организацию и подготовку городского праздника "Солнечная Масленица".  Главными сюжетами библиотечной площадки стали всем известная игра  "Поле чудес"  на сюжеты известных и неизвестных традиций празднования этого всеми любимого праздника и мастер-классы! Скучающих не было!

Ходил за молоком к Захарихе и смотрел на деревенскую жизнь, как гость с планеты, где не бывает снега. Странная жизнь открылась мне по следам человеческим на снегу: все следы человеческие собираются к центральной дороге, в то время как между соседними избами лежат без следов огромные сугробы. Я узнал из этого, что соседи друг к другу не ходили, и тропинкой от соседа к соседу, от избы к избе вдоль деревни невозможно идти...

Узловой день, все пути достижений сошлись в одну точку: 1) Ляля легла на операцию. 2) Получен ордер на дачу. 3) Готова машина. 4) Повесть кончена (мелкая отделка остается). Начиная с устройства Ляли в больницу, все давалось так трудно, что достижение получается как вывод, но не радость.

Оттепель продолжается, весь день с крыш капель и снег оседает. Вчера в 2 дня отправил Лялю на тракторе, считаю большим достижением.

Свою убийственно-холодную рассудительность теща выработала себе как слабое, нетемпераментное существо в борьбе с естественностью давления на нее здоровья людей. Каждый раз, когда она начинает донимать дочь своей рассудительностью, понимаешь, что эта «логика» происходит от укола самолюбия. У Цветкова, тоже великого рационалиста, невозможно добраться до истоков его чисто головной жизни, но можно догадываться, что и тут Рацио за недостатком таланта подменяет динамическую Мысль цельной личности и обороняет самолюбивое существо. Итак, Рацио человеческое есть распространенное орудие человека - доброе орудие, если человек добр, и убийственное, если он убийца. Так что Рацио сам по себе не подлежит моральной оценке, но вот истинное зло от Рацио, когда он подменяет Мысль. С каких времен стала происходить эта подмена? Знаю, что мы росли под обаянием Рацио и звание профессора было для нас моральным положением учителя. Большевики, поставив профессоров, инженеров и т. п. в зависимое положение от организаторов производства, часто просто уличных ребят, сами фанатики рационализма, нанесли, сами того не зная, культурнейшему нашему рационализму смертельный удар.

Самое ценное для меня в Ляле, что она не дает к себе привыкать.

На улице теплеет, в доме холоднеет: писатели знают, что опасность замерзнуть миновала, и не беспокоятся.

Толстой, как и Горький, в чем-то сходственно вызывают меня, и в том их свете я в собственных глазах своих ущемляюсь. Может быть, я пишу и не хуже их, но мне мои писания стоят моей жизни, они же и пишут хорошо и живут хорошо. Одобряя меня официально, мне кажется, оба они косятся на меня, как на чудака. В точности как в романах Тургенева и Гончарова светские люди, помещики глядели на какого-нибудь приглашенного в их дом учителя из «третьего элемента». Те же чувства, как и я к Горькому и особенно А. Толстому, испытывал Достоевский к Тургеневу (тоже так: Достоевскому – подвиг, Тургеневу – счастье). А еще, проще говоря, оба они, и Горький, и Толстой плуты-политики. Горький – плут не очень для себя, Толстой вполне для себя. Я же возле них вроде князя Мышкина, хотя, впрочем, в большой литературной среде, как было, напр., у Мережковского, мне за себя не стыдно.

Этими свойствами светских людей и политиков раньше обладали у нас крупные публицисты, газетчики, Меньшиков, Суворин, Дорошевич и т. п. Мы же, собственно писатели, могли жить в своих углах, как ученые, художники, вся умственная аристократия. И так было с Пушкиным. Светскость писателя открывают у нас официально Горький и Толстой, и за ними dii minores, такие, как Фадеев, Тихонов становятся вполне естественными писателями-политиками и танцуют вместе со всеми. Вот Толстой-то и косился на меня...