Неверующие люди наконец-то поняли, для чего нашему государству понадобилась церковь. – Это второе НКВД, – сказал мне вчера шофер. Но ничем не лучше сказал и Чагин: – Церковь очень полезна, с помощью ее можно привлекать государству к себе совершенно неуловимую иначе часть населения.

Это, конечно, очень наивно, очень!

Выехали в Москву. Вернулись через месяц в мае. В ожидании выезда у круглого омута. Зацветание ольхи.

В Сов. Союзе каждый служащий и рабочий находятся под угрозой замены другим. При этом нет никакого спасения в том, что ты сделался единственным и незаменимым. Напротив, «Единственный» в этом случае вступает в борьбу с каким-то принципом высшим, Неличным, и, как правило, «Единственный» заменяется. И очень часто на место незаменимого работника ставится совершенный дурак, ничего не понимающий в деле, который, наделав вреда, прогоняется тоже и заменяется в конце концов средним работником. Так все общество перемалывается в аморфную среду, как зерна кофея в ручной мельнице переделываются в кофе. Благодаря этому процессу вырастает диктаторская власть огромной силы, п. что, конечно, всякая незаменимая личность на сколько-то ослабляет центр власти. Нам остается осознать необходимость (необходимость нельзя обойти) положения и через это стать свободным в силу диалектического понимания свободы (личности), как осознанной необходимости.

Лазареве путешествие. Вчерашний день так внезапно стало тепло, что это нас захватило врасплох, как будто мы, усталые, упали в пуховики и заснули. И такой день мало-помалу перешел в ночь, и мне снилось в тепле географическая карта с неизвестными землями и морями на северо-востоке и будто бы я плыву туда и непрерывно вижу никем не виданное и чудеса путешествия, миры прозрачно-зеленые, и скалы, и хребты снежные, и цветущие земли все больше собираются и все больше удивляют, и конца этому путешествию нет.

В течение дня ветер переменился с западного на северный, и стало холодно.

Апрель приходит с утренниками, а часто и дневными легкими морозцами и снегопадом. Мы ждем начала теплых дней, чтобы поехать в Усолье за вещами.

Есть слова, которые, сцепляясь одно с другим и повторяясь, ведут как тропинка внутрь себя самого...

Вечером состоялся домашний юбилей A. M. Коноплянцева и встреча моя с его женой Софьей Павловной. На этом вечере Ляля, кажется, была первым лицом. С. П. потихоньку меня спросила: – Вы, М. М., наконец нашли то, чего искали? И я в счастье жестоком ответил: – Нашел. Потом на улице Ляля сказала: – Софья Павловна хорошая женщина, только едва ли она тебя понимала. – Нет, к философии и поэзии она неспособна. – Так что же она находила в тебе? – Она была в чувственном состоянии. – Это бывает, но в этом-то состоянии, что она могла найти в тебе... – А как же ты? – Я другое, я не с этого начала, ты весь мой, а как она? – А может быть и женщина чувственная начинает, как мы с тобой, под влиянием каких-нибудь чар: ты знаешь, я такой живой рассказчик. Вспомни Отелло, ужасен видом, взял Дездемону своими рассказами. А соловей – серенькая птичка, вспомни нашего соловья на Ботике.

Помню, Ценский рассказывал, как он добивался встречи с Горьким после его приезда из-за границы, и что когда, наконец, сам Горький, обманув свою свиту, пришел к Ценскому в Алушту, то говорил Ценский: – Я ему все рассказал. С тех пор я спрашиваю себя и не могу ответить себе, что именно мог он рассказать Горькому.

Этот вопрос не оставляет меня в последние дни: почему А. Н. Толстой, несомненно искренний патриот, несомненно даровитый писатель, оставил в своих сочинениях налет пошлого «подкоммунивания». Отвечаю: – П. что он желал служить, прислуживаться. – Почему же прислуживался? – Трудно было ему в его положении оставаться верным себе.

Но это не все, и вопрос остается.

Утром по радио: умер Рузвельт. Что сказать? Этого он заслужил.

Сегодня за год единственный раз я утром без чаю: идем к Воину.

День неустойчивый. Приезжал психиатр Сергей Александр. Преображенский. Рассказ доктора о своей эвакуации вместе с заводом ЗИСа. Как рос на его глазах завод его, какие «львы» рабочие. Доктор (из поповичей) явно подкоммунивает. Но мне было жаль, что я не имел такого опыта.

Писатель – это свободный человек. Нет ничего труднее, как сделать себя свободным. Вот почему так трудно сделаться хорошим писателем.