Утро не теплое и ветреное. После вчерашнего шага вперед шагнуло два шага назад. Все птицы молчат. Вернулся к работе над «Падуном» и опять в моих руках книга, в которой палачи прославляются как благодетели человечества.

Появление Катынского и новая перспектива. Зампред Моссовета обещал лимит. Карьера одного большого человека: власть и любовь.

Мороз. Злой ветер. У меня начался грипп. Приезжала Ел. Исаак, с ее «рука дающего не оскудеет». Охота за продуктами. Думал о Петином рассказе о колхознице, у которой 200 мешков картофеля и 50 муки, заработанных в колхозе, что она богаче лондонского лорда. И отсюда...

Опять крымский воздух и солнце с легким утренником. Второй день гриппа. Слышал от Цветкова, что «Севастополь» Ценского хорошая книга. Очень этому рад.

Зимой все было тепло, как весной, а весна пришла – и пошли морозы, да еще какие, со злыми ветрами.

Ходили за резиной к Семену Федор. Федорову и благополучно получили скат (на 5 колес).

Петино лихорадочное положение в отношении брони. Что скажет рентген? Человек не здоровью радуется, а язве.

Люди на эскалаторе как звери в дождик: звери в дождик сидят под елкой или под корягой, не движутся и раздумчиво глядят перед собой неизвестно куда. Так и люди на эскалаторе, отдаваясь движению, сами стоят и глядят...

Мороз лютый и снег.

Выступали у пионеров в Сокольниках. Чудесные лица детей. Думал о разрыве времен (Федин понимает это так, что со смертью Льва Толстого произошел полный разрыв нравственной связи русского общества). А я думаю, что на место слова стало дело и это дело как отмщение кому-то за вину (напр., война 1914 г.) перешло к большевикам (правда), т. е. что вначале было слово (Л. Толстой), и слово стало делом.

С утра от небольшого морозца день постепенно сходил к теплу. Все крыши стали сухие и ни одной сосульки по всей Москве. Вечером на чистом небе явилась луна и все звезды, и все-таки мороз не пришел, улицы были черные с ручьями и лужами. Народ высыпал, гомон стоял, парочки везде в тенях, притаенные, шептались.

Думал о Цветкове: вот русский духовный аристократ из разночинцев в отличной шлифовке.

- Конечно, если есть какая-нибудь церковь, пусть даже все попы станут шпиками, надо идти в церковь. Но если бы можно было у нас иметь дело с католической церковью, я пошел бы туда.

- Завидую вам, – ответила Ляля, – я лично не могу, мне там все непривычно.

Ночью: две силы управляют жизнью, охота и любовь, охота – это Я, любовь – Ты.

Охота – это я (все по охоте), любовь – это ты.>

А может быть, Шахов не глуп, а наивен или свихнулся на писании. Ведь и я – после такого опыта! – все еще, когда пишу страстно новое, испытываю это, будто я пишу сейчас лучше всех и такими словами, каких никто не знал. Завтра я кому-нибудь прочту, и наваждение сойдет с меня, но сколько-то времени, пусть хоть пока я пишу, это самообольщение владеет мной. И хорошо вот я успел кое-что сделать, удовлетворился славой и ей почти овладел. Но у Шахова же нет ничего, он пишет, как дикарь, обожающий куколку: он обожает себя откровенно. Возможно, во всем кроме писания он даже и совсем не дурак.

Весь день мокрая метель. Переписываем «Повесть».

Выпал за ночь глубокий снег. Ветер с морозом.

Был на именинах у Александра Шахова. Он собрал поклонниц своих и читал им повесть свою из времен Александра Македонского. Я вынул «Лесную капель» и увел всех его поклонниц. Ужас, какой дурак.